Внезапно Ее-Дыхание-Объемлет сообразил, что наделал. На корте муассанитовые зубы Семь-Сверкающих-Истин сверкнули в мимолетной усмешке.
Ее-Дыхание-Объемлет не хотел ничьей победы. Он хотел, чтобы игра остановилась, и сейчас же. Он с самого начала понимал, что в ней кто-нибудь умрет, что в конце матча на корте убьют настоящего человека, но доселе эта мысль оставалась для него абстракцией.
— Шесть! — сдавленным голосом воскликнул послушник рядом с Ее-Дыхание-Объемлет. Шесть-четыре. Белой Лилии оставалось всего четыре очка до победы. — Если следующее очко у них выиграем...
В этот момент игру можно было перетянуть на свою сторону. Если Голубой Лилии удастся заработать следующее очко, партия начнется сначала. Окончательное-Правосудие подняла мяч, готовясь к подаче.
Ее удар был прямым и сильным. Семь-Сверкающих-Истин, заметно нервничавший, среагировал выставить руку с опозданием. Мяч по-дурацки угодил ему в лицо и разбил рот. Матч прервали. Семь-Сверкающих-Истин уперся руками в колени и тяжело задышал. Сплюнул кровь на корт. Выпрямился. Окончательное-Правосудие наблюдала за ним без всякого выражения. Она приняла переданный ей мяч для новой подачи.
Из Семь-Сверкающих-Истин и команды Голубой Лилии словно дух вышел вон. Белые быстро выиграли три розыгрыша подряд. 9:4, еще один судьбоносный момент. Если сейчас Голубая Лилия заработает очко, обе стороны вынуждены будут начинать с нуля. Гомон по обе стороны корта сделался так оглушителен, что Ее-Дыхание-Объемлет-Вселенную едва верилось в такой звук. Казалось, все вскочили, стоят и кричат. Если не считать торговца-иносистемника, который, возможно, прикидывал, а мудро ли распорядился своими взятками. Если не считать аббата Должен-Ли-Я-Один-Избежать-Смерти. Если не считать тетрарха Кефаля Бренда и губернатора станции Хариме. Эти сидели молча и неподвижно.
Еще две подачи счет не менялся. Шум еще усилился, хотя это казалось немыслимым. Затем игрок, вышедший на замену в средний корт Белой Лилии, выдал высокую свечу. Мяч пролетел вдоль всего корта. Трое игроков Голубой Лилии стояли, опустив руки по бокам, и смотрели, как мяч приземляется... сразу за их линией. Рев болельщиков — зрители на стене Ноаж Итрая вскричали от досады, а на трибуне Хариме от торжества — пронизал воздух, подобно твердому объекту. Сестра Окончательное-Правосудие подошла к Семь-Сверкающих-Истин и заговорила с ним. Ее речь была бы слышна, не заглуши ее рев зрителей, а так Ее-Дыхание-Объемлет лишь видел, что ее губы шевелятся. Ее-Дыхание-Объемлет оглянулся на трибуну Хариме — кресло губернатора Хариме пустовало.
Монах, охранявший проход на половину Белой Лилии, подошел к аббату с тетрархом. Он поклонился и заговорил. Шум все еще был слишком оглушителен, чтобы Ее-Дыхание-Объемлет расслышал его слова, но было видно, как движутся губы монаха. Он увидел, как монах разводит руки: одно послание аббату, одно Кефалю Бренду.
Должен-Ли-Я-Один-Избежать-Смерти провел пальцами по руке монаха и затем поднес к своему уху, оставив тонкую, едва заметную мембрану. Кефаль Бренд выждал мгновение и последовал его примеру.
Спустя несколько мгновений Должен-Ли-Я-Один-Избежать-Смерти поднял руку и стер устройство. Заломив бровь, он обернулся к Ее-Дыхание-Объемлет и посмотрел на него. Сделал приглашающий жест, и Ее-Дыхание-Объемлет подался вперед.
— Следуй за мной, — сказал аббат, поднялся и пошел прочь. Ее-Дыхание-Объемлет последовал за ним. Монах Белой Лилии беглым жестом, словно бы совсем не задумываясь, поднял руку и коснулся уха Ее-Дыхание-Объемлет. Вдруг Ее-Дыхание-Объемлет услышал грубоватый голос Окончательное-Правосудие, тщательно озвучивающий слова.
— Я бы этого не сделала, но ты сам выбрал вмешательство.
Он потянулся было коснуться устройства, но одернул себя. Запись продолжалась, голос звучал в ухе так близко и почти интимно, что мальчика пробила дрожь.
— Отныне ты в большой опасности, какой бы выбор ни сделал. Аббат станет тебя защищать лишь до тех пор, пока ты не выкажешь неповиновения.
Под трибунами шум малость приглушило, и Ее-Дыхание-Объемлет услышал шаги позади. Он обернулся и увидел своего брата Кефаля Бренда. Ее-Дыхание-Объемлет быстро отвернулся и снова поглядел перед собой.
— Я помогу тебе, чем смогу, — сказала Окончательное-Правосудие. — Но всякая услуга имеет свою цену.
Прозвучал сигнал об окончании сообщения.
Он прошел за аббатом в комнату за линией Белой Лилии, где стояли Семь-Сверкающих-Истин и сестра Окончательное-Правосудие, а за их спинами губернатор Хариме, который поклонился тетрарху Кефалю Бренду, но небрежно. Когда Ее-Дыхание-Объемлет вошел следом за аббатом, Семь-Сверкающих-Истин взглянул на него.
Заговорил губернатор Хариме.
— В настоящий момент брат Семь-Сверкающих-Истин-Что-Сияют-Подобно-Солнцам более ценен, чем вы, губернатор Ноаж Итрая. Пока что вы еще тетрарх. Вы потеряли кресло в Совете Четырех. Вы не сможете его вернуть без достойной команды игроков в мяч. Или без щедрых взяток, которыми, раз вы больше не тетрарх, вам будет не так легко разбрасываться.
Ее-Дыхание-Объемлет ожидал, что Кефаль Бренд взорвется в приступе ярости, но ничего не случилось. Губернатор Хариме продолжил:
— Ноаж Итрай и монастырь Голубой Лилии нуждаются в Семь-Сверкающих-Истин-Что-Сияют-Подобно-Солнцам, если хотят сохранить какие-то шансы вернуть потерянное. Но конкретно в вас они не нуждаются, тетрарх.
— И на что вы намекаете? — произнес Кефаль Бренд шелковым, угрожающим тоном.
— У меня нет желания видеть зрелище чьей-либо смерти, — сказал губернатор Хариме, — а уж тем более смерти брата Семь-Сверкающих-Истин-Что-Сияют-Подобно-Солнцам. Я уже некоторое время обеспокоен тем, что мы привыкли принимать в конце Игры как должное. Я говорю не только за жителей, но и за нас, губернаторов. Действительно, эта мера призвана была удостоверить, что каждый взыскующий должности подлинно стремится к свершению воли Той-Кто-Явилась-Из-Лилии, но какой в ней смысл, раз мы не рискуем своими жизнями? Предлагаю вернуться к практикам, более или менее отвечающим исходному своду правил Игры. Я не требую вашей смерти, тетрарх, достаточно будет, если вы посвятите остаток жизни молитвам и аскезе. Нет сомнений, что это удовлетворит Ту-Кто-Явилась-Из-Лилии. Что может быть Ей слаще пожизненного обета?